Этот процесс, понимаемый как социальный феномен, который превосходит конкретные истории конкретного виктимиза с конкретной жертвой, требует правовых механизмов, которые создают условия, основанные на консенсусных политических решениях и конкретных инструментах, которые делают жизнь возможной с достоинством для всех. одинаково, преодолевая раны, оставленные прошлым противостоянием. Но мы должны настаивать: юридические механизмы не примиряются. В любом случае они помогают создавать политические условия; Сам процесс примирения имеет гораздо больше психологической, сложной цепи субъективных реакций.

И это, мы знаем, не указывается. Субъективные процессы, в конечном счете, не действуют указом. То есть: истина, покаяние и прощение. Возвращаясь к уже объясненной идее: на микроуровне можно - каждый день бывает, - что этот цикл выполняется. Примирение подразумевает готовность обеих сторон хотеть следовать решительным отношениям, раскаяться и прощать, исходя из того, что они не отрицают, что случилось, того, что им противостоит. Проблема возникает, когда эта схема передается обществу в целом. Поскольку то, что определяет социальное целое, - это не индивидуальные благие намерения, а отношения власти, в этой сложной сети и на макроуровне, гораздо труднее найти покаяние и желание просить прощения.

Более запутанно видеть механизм там и труднее сделать: если это группа власти, во имя их интересов, кто стал жертвой другой группы, можем ли мы поверить, что они будут честно желать просить прощения? Вот почему, по социальному признаку, история всегда наполовину рассказывается из логики доминирующей группы.

Мусор, скрытый под ковром, не может быть замечен; Но это так, и всегда возможно, что он может снова появиться. Существует аксиома психологической науки, в которой говорится: «подавленное всегда возвращается деформированным образом как симптом, но оно не исчезает: оно обновляется». Если репрессированные - это несказанная история, история злоупотреблений и нарушений, которые все еще присутствуют в социальных воображаемых, в коллективной памяти людей, которые их терпели, вновь проявлялись по-разному как симптомы; или поставить его в клиническую терминологию: с различными дискомфортами, с новыми проявлениями насилия, с большой болью.

И даже новые поколения прозрачны. Не только в Гватемале, но и в любом обществе, которое выходит из внутренней войны, слово примирение двусмысленно, оно вызывает неоднозначность, оно порождает противоречия. Во многих случаях это завуалированный намек на то, чтобы забыть, что произошло, к амнистии преступников; то есть: он способствует безнаказанности. Это идет рука об руку с призывом к пониманию, доброй воле, любви и согласия. Но с точки зрения социальных групп - опыт многочисленных дел в разных послевоенных обществах учит его пафосом - что «вспышка мира и гармонии» никогда не возникает спонтанно.

Те вещи, которые так похвальны сами по себе, но всегда настолько далеки от доброй воли, история не делается с доброй волей, но, к сожалению, с насилием и примирением в частности, помимо того, что может быть ограничено подписанным документом, который легализует, они не установлены. Они могут быть законными, но не законными. В любом случае, благодаря руководящим принципам, которые установлены в законодательстве, но которые основаны на конкретных отношениях между членами коллектива, они являются конструкциями, которые связаны с силовыми играми, которые происходят в обществе.

То, что концепция примирения вводит в заблуждение, что она очень загружена и не является невинной, может показать нам, среди прочего, тот факт, что политическое право в нынешней Боливарианской Республике Венесуэла призвало «примирить» ныне вымершего президента Уго Чавеса, лидер революции с социалистическим подтекстом. Зачем звонить? Что означает «примирение» в этом контексте: просьба не продолжать углублять популярные меры, которые могли бы сорвать традиционные секторы власти? Если у нас могут быть некоторые опасения в использовании этого слова, все сказанное до сих пор является достаточным доказательством того, что оно является одним из наименее наивных терминов политического словаря.

Если политическая жизнь, неумолимо, выражает конфликты, видимое лицо отношения асимметричных полномочий, с которыми формируются общества, призывы к примирению могут быть завуалированной формой просить ничего не менять, не пересматривать и не делать вид, что хотят удалить установленных структур.

В других терминах и в контексте постбалтийских процессов: если можно объединить конфликтующие стороны в поисках приемлемой формы отношений, в которых болезненные истории обрабатываются здоровым образом, это требует не только политических заявлений, но, прежде всего, реальных изменений в распределение полномочий, конкретные действия, достойные жертвам, и наказание виновных, проверенные факты, которые позволяют преодолеть последствия и позволяют продолжать жить с лучшим качеством жизни. Но ясно, что для этой цели необходимы изменения в силовых структурах, которые привели к войне.

Без этих конкретных корректировок, как мир, так и примирение не могут выходить за пределы благих намерений без ощутимых последствий в реальности. Примирение в Гватемале. «История написана победителями», часто говорят. Кто выиграл войну в Гватемале? Формально внутренний вооруженный конфликт закончился почти 18 лет назад, когда в это далекое воскресенье, 29 декабря, был подписан «Фирменный и прочный мир». В постконфликтной динамике термин «примирение» используется регулярно, хотя в его значении нет единодушия, В то время и в этом конкретном контексте говорить о «примирении» было политическим руководством, направленным на то, чтобы положить конец вооруженным столкновениям, раздирающим Центральную Америку; то есть было не столько призыв к христианскому раскаянию и обещание не грешить снова, а религиозная идея примирения, но и политическая перспектива искать выход из продолжающихся войн.

С тех пор он всегда был в национальной повестке дня, хотя нет единого мнения о том, что именно подразумевается под этим. Но хотя много лет назад слово употребляется очень естественно, нет глубокой разработки по этому вопросу. В любом случае большая часть того, что было сделано в этом отношении, имеет хорошую дозу реагента, конъюнктурную. Верните вопрос, который был задан выше.

Если это может ввести в заблуждение, чтобы четко определить участников процесса, тем более вводящим в заблуждение, он все равно может выполнить этот процесс. Что-то важное в гватемальском мирном процессе и отличает его от других подобных опытов в других широтах, заключается в том, что после того, как был оформлен официальный акт подписи, больше никогда не было боев между сторонами, подписавшими соглашения. Хотя это может означать, что страна больше не страдает от вооруженного насилия в войне, которое уже живет «в мире», повседневная реальность учит иначе: сегодня общество Гватемалы страдает от эпидемии феноменального насилия, причем ставки, равные ставкам зарегистрированных во время прошедшего вооруженного конфликта.

С другой стороны, в абсолютном и относительном выражении более портативное огнестрельное оружие и более вооруженное население сегодня, чем в годы внутренней войны. Если примирение понимается как ключ к умиротворению, очевидно, что там что-то плохо работает. Или, если мы углубим анализ, эта ситуация дает нам ключ к продолжению расследования: с подписанием мира они эффективно меняют властные отношения гватемальского общества?

Это позволяет нам видеть, что с точностью определить, как понимать примирение, еще предстоит определить. Первое, что приходит в голову, это то, что это что-то вводит в заблуждение; если мы воспринимаем это как синоним понимания и гармонии, это, по-видимому, не указывает на текущую ситуацию в гватемальском обществе.